ВОЗВРАЩЕНИЕ ХУЛИГАНА

Как и любое театральное действо, оперное, при всей внешней специфике, обращено именно к эмоциональной составляющей. Оно насыщенно в своих страстях по обе стороны полярности. Здесь знают, что такое пот, кровь и слезы творческих личностей. Здесь интереснее искания, муки и радости творчества. Когда зритель откликается на исповедальность и следует за артистом, ведущим внутренний диалог со своим героем.

Началом же диалога с заслуженным артистом Азербайджана, солистом Азербайджанского государственного академического театра оперы и балета Антоном ФЕРШТАНДТОМ послужили не только его эффектное возвращение на сцену родного театра, но и один из самых ярких сценических образов…

II акт. Сцена Скарпиа - Тоска. Шеф тайной полиции Рима Скарпиа жаждет заполучить эту женщину. Не привыкший получать отказы, он желает ее добиться любыми способами, любыми ухищрениями. Пуччини в этой сцене использовал невероятно решенную музыкальную находку - форшлаг с нижней ноты на верхнюю. Такой скачок эмоции, напор, властность желания обладать, о которых Джеймс Ливайн, бывший главный дирижер Метрополитен-опера, сказал, что в этот момент вожделение Скарпиа выходит из берегов. Вся физиология на пределе жажды заполучить Тоску. А вы знаете, как на это ответила она?! Ударом ножа с криком: «Вот тебе поцелуй Тоски!»

Сколько магнетизма привнес Антон Ферштандт в этот неординарный образ, характер которого заложен в музыке Пуччини! По мнению погруженцев - любителей оперы, а таковых в зале бывает немало, он использовал целую палитру средств, создав в оперной режиссуре и драматической игре актера-певца притягательность отрицательного образа.

Лишь дважды Антон вышел с этой партией в сезоне 2024 года, но уже сумел сделать ее не просто своей, а смело вписав в титульную страницу с восторженного одобрения поклонников своего таланта. Слегка подвинув тем самым до того считавшуюся таковой в глазах публики партию Эскамильо из «Кармен», хоть та и претерпела визуально некоторое режиссерское сценическое воплощение.

Впрочем, каждое появление на сцене Антона Ферштандта, будь то Томский и Златогор в «Пиковой даме», Тонио в «Паяцах» или Мачеха в «Золушке», словно иллюстрация слов знаменитой Елены Образцовой: «Для меня опера не была сложностью, я в опере прожила такие эмоции, каких в жизни никогда не проживала. Поэтому очень рано стала мудрой - я очень много разных жизней прожила на сцене».

- Возвращаться на сцену было сложно?

- Да! Для меня эти семь лет были очень тяжелыми. Особенно на начальном этапе, когда я лишился возможности петь на родной сцене Театра оперы и балета. Незаслуженно. Даже мои самые близкие люди не знали всей глубины моих переживаний, что скрывались внутри меня. Даже депрессии случались… Это не призыв пожалеть меня! Ни в коем случае! Это может понять тот, кто прошел этой дорогой. На тот период мне было 33 года - самый «спелый» и зрелый возраст для вокалиста особенно. Находиться на сцене, творить в ее пространстве, работать в полную силу. Бывали моменты, когда я сам себя спрашивал, зачем пришел в эту профессию, не сменить ли сферу деятельности? Тем более предложения поступали, и весьма финансово привлекательные, но неинтересные мне. И даже не обладая терпением, старался находить в себе силы, чтобы продолжать идти своим путем, понимая - все временно… Эти семь лет принесли мне мудрость, изменения в характере. Много разного было пережито…

- А защитить свое право на тот момент?..

- Случаются ситуации, когда стоит выбор безальтернативный, во имя благополучия дорогих людей. Таким и был уход из театра. Не стану лукавить, тогда я не понимал всех перипетий, которые будут прожиты. Но надежда оставалась отчего-то незыблемой. И сегодня, возвратившись на сцену, понимаю, что эти семь лет принесли определенные дивиденды, несмотря ни на что. Можно сказать, накопления самого себя. Потому что в настоящее время почти все мои действия иные, более разумны и взвешены, без изменения в худшую сторону. Бесспорно, эти семь лет не вернуть, но я постараюсь их в свои 41 наверстать и приумножить. Тем более нынешнее руководство менее чем за год дало мне возможность для реализации больше, чем за десять предыдущих. Например, осуществить свою мечту - спеть партию Скарпиа в «Тоске» Пуччини. Что ценно для меня, и я озвучил это руководству. Надеюсь, я выдержал этот экзамен.

- Почему именно Скарпиа?

- Потому что у меня внутри накопилось очень много образов, которые созвучны этому персонажу. Но прежде всего я очень люблю эту партию. Впервые, когда я оказался на этой опере, встал после второго акта и ушел. Я понял, что для меня на смерти Скарпиа опера закончилась. С того вечера я преданно люблю эту партию. Мой playlist включает всю оперу, которую я беспрестанно слушаю. Ко всему музыка Пуччини для меня самая гениальная. Она настолько драматургически правильно выписана! Даже в случае незнания итальянского языка сама музыка подсказывает, о чем в данной сцене будет идти повествование, в чем суть разговора с партнерами. И это касаемо любой оперы гениального композитора. Ну а «Тоска» - вообще вершина. Я всячески старался с разных ракурсов изучить материал, связанный с ней. Даже знаю приблизительные даты событий, вошедших в ее сюжет, - с 14 по 17 июня 1800 года. Там столько исторических переплетений, что потянет на отдельное полноценное исследование.

- Особыми моментами?

- Во втором акте есть некоторые «диалоги» между Тоской и Скарпиа, в одном из которых тот объявляет, что ее любимый будет казнен на рассвете. Эта музыкальная тема повторяется в третьем акте, когда Тоска говорит о том же Каварадосси. И это настольно органично вписано! «Тоска» - это жемчужное ожерелье. Каждая бусинка - нотная фраза - мастерски собрана автором в мощнейшее украшение оперного искусства. Я влюблен в нее и каждый раз, слушая ее, всегда нахожу что-то новое. Понятно, что мне нравится ария Каварадосси, но Ha più forte sapore и Già, mi dicon venal Скарпиа или даже его выход в первом акте, когда чувствуется мощь этого образа, - не влюбиться в него невозможно! Скажу честно, часть нашего женского коллектива признается, что партия Скарпиа им очень нравится как в музыкальном плане, так и по рисунку характера этого героя. По какой-то легенде Пуччини не любил баритонов. Хотя, на мой взгляд, в «Тоске» для них он сделал роскошный подарок, безграничные возможности проявления всех актерских и вокальных сил.

- Вам удается меняться вместе со своими героями?

- Однозначно! Например, в новой «Кармен» Эскамильо предстал даже для меня настолько иным! И в костюмном решении, и сценографической задачей. Хотя сейчас я сделаю абсолютно откровенное признание: насколько я влюблен в оперное искусство, но партию Тореадора не люблю. Несмотря на то, что дебютировал именно в ней и по понятным причинам ассоциируюсь с этим образом. Это приятно, но в какой-то степени данный материал ощущается несколько «затертым».

- Элемент усталости от музыкальной составляющей присутствует?

- Знаете, лучшая музыка - это тишина. В силу профессии просто слушать музыку для меня сложно. Так вот, Тореадор уже изучен настолько, что среди ночи разбудите, укажите, с какой цифры, и я спою музыкальный отрезок, не открывая глаз. Да и сама партия, честно говоря, театрально несколько витринная. Здесь короля «играет» свита, появление Тореадора в ореоле торжественной музыки оставляет лишь красивые проходы по сцене. Это в новой постановке появилось какое-то движение, позволившее разнообразить моего героя, который с годами мне начинал наскучивать. Хотя состояние, когда «выносишь диафрагму на авансцену», не стану скрывать, нравится. Опять-таки подчеркну, что для меня опера «Кармен» Верди - знаковая, приведшая в искусство, при этом даже не вызывая трепета в душе.

- Какова роль эмоций для оперного артиста?

- Человек я весьма эмоциональный. И эмоции обязательны для артиста, а оперного - непременно. Музыка всегда обращена к эмоциям и построена на них. И бывает, часто захлестывает на сцене. У меня был спектакль - до семи лет отлучения, когда, отыграв сцену насилия Тонио и Недды в «Паяцах», помню, вышел за кулисы и на меня накатили такие эмоции, что ком подступил к горлу и накрыли слезы, с которыми я никак не мог справиться. Настолько сцена была пропущена через всю мою душу. А мне на сцену дальше выходить… Хорошо, что это случилось после того эпизода. Сложно представить, как бы все сложилось для меня при продолжении спектакля в иной последовательности. Это было наглядным уроком, что эмоции, случается, и мешают. Впрочем, есть и другая сторона их воздействия… Например, когда в Оперной студии ставили «Норму», я пел Оровезо, и вызванные эмоции помогли пустить мужскую скупую слезу в моменте, когда поется о любви отца к дочери. Не секрет, что есть специальные актерские приемы для этого, и признаюсь честно, я вспомнил свою покойную маму. Это были эмоциональные мысли о родительской любви, об утрате матери в юном возрасте. Такое ухищрение вызвало необходимую эмоциональную нагрузку, сыгравшую положительную роль для сцены.

- Так что для вас сцена?

- Обращусь к словам тех, кто делит со мной сцену, которая с ними меня сдружила, кто часто возвращает мне мое же утверждение, что сцена - это огромный аквариум, в котором невероятно комфортно себя чувствуешь. Как нигде. В силу своего характера я с детства любил находиться в центре внимания. Уже с полутора-двух лет зачастую желалось получать такое от противоположного пола, привлекая внимание через изображение кого-то или пародии на кого-то. Актерство щедро выливалось вовне, так я справлялся со своей нелюбовью к сидячему образу жизни. И лет в 15-16, когда надо было выбирать профессию, я четко понимал, что офисный формат - «не моя песня». Мне нужно было место, где я буду жить. Не играть! Жить! А это дает только сцена. Через призму прожитого я понимаю, что высшая сила, Всевышний, Бог… по-разному называют того, кто вел меня вперед, иногда за руку, иногда чувствительным пенделем, иногда силком или добровольно, но привел к этой профессии, в которой я себя чувствую увереннее, чем даже дома. Я люблю выходить на сцену, не стану кривить душой, делать свое дело лучше, чем кто-либо рядом находящийся, показывать свое мастерство… К чему лукавить, нравится, когда есть уверенность в той партии, с которой выходишь под яркий свет софитов, знаешь ее досконально. Мне нравится ловить восторженные взгляды людей. Обожаю находиться в пространстве полного зала, оркестра, хора. Массовые сцены вообще консистенция радости пребывания на сцене.

- Тогда почему случилась «авантюра» с драматическим форматом?

- Был опыт… Скажу честно, мне понравилась пьеса, которую мне отправила на ознакомление Лала Алиева-Клычкова. Я согласился на эту авантюру только ради того, чтобы вновь попробовать свои силы в «непоющем» жанре. Потому что у меня был опыт в студенческие годы, когда Гюльджахан Гюльахмедова-Мартынова ставила с нами спектакли. Например, в «Темной истории» играл две роли. Видимо, когда появился «Гость с того света», мне захотелось поэкспериментировать. И меня прельстила еще сама роль Смерти…

- Что может быть прельстительным в этом образе?

- Я по своей натуре люблю шутить. В компаниях, где оказываюсь, становлюсь «гвоздем программы». В прошлом году меня «настигло» сорокалетие, которое, по народным приметам, нельзя отмечать. Лишь позволил обозначить эту дату и цифру сольным концертом в Русском доме. Чуть погодя после концерта пришло предложение о драматическом спектакле, в котором режиссер видела меня в роли Смерти. Тогда я и решил личные четыре десятка отметить в таком вот формате. Таким образом заглаживая свою вину перед столь серьезной дамой, встречи с которой в назначенный час никому не избежать.

- Кстати, в этом образе проглядывались черты Скарпиа.

- Но он был гораздо позже. Хотя… объясню. По пьесе Смерть своего рода чиновник со всеми присущими этой формации характера бюрократическими нюансами. Потому вполне мог «пробиваться» шеф тайной римской полиции. Сам себя подверг плагиату…

- Вы послушный актер?

- Нет. Более того, скажу, что я хулиган на сцене! Мой первый опыт работы с драматическим режиссером был дипломным - пролог из «Фауста» с Фаридом Алиевым в партии Фауста, а я пел партию Мефистофеля. Играя в том спектакле, честно признаюсь, я позволял себе шутить, вызывая смех у партнеров. Это началось на этапе репетиций, когда я и начал «хулиганить», прикрывшись своим персонажем. На что Гюльджахан ханым сказала, что все мои экзерсисы в рамках режиссерской задачи остаются в том виде, что я «нарисовал». Вот с тех пор я и продолжаю иногда озорничать на сцене. Иногда режиссеры отметают какие-то мои предложения, но чаще всего принимают трактовки, которые в силу моего существования в образе гораздо органичнее его раскрывают. Хотя порой, соглашаясь с режиссером во время репетиций, оставляю выбор за собой, и на спектакле делаю свой вариант. Кстати, что приносит весьма приятные восторги публики. А что может быть лучше искренних аплодисментов, которыми тебя одаривают по окончании спектакля?