ЛЕКАРЬ СТАРИНЫ

Есть фраза, что искусство реставрации - элитарное времяпрепровождение для тех, кто чувствует вкус жизни! При том, что реставрация (от лат. restavratio - «восстановление») - одна из самых закрытых областей жизни произведения искусства. Приходя в экспозиционные залы, мы никогда не задумываемся над тем, что происходило с этими предметами искусства до нас, лет сто, а то и триста назад. Реставратор читает историю жизни каждого экспоната, кропотливо, скальпелем счищая пыль веков и раскрывая загадки столетий.

История помнит и периоды, когда отношение к сохранению и реставрации произведений искусства было не всегда однозначным. Например, в эпоху Возрождения бережно хранили и восстанавливали памятники античности, но вместе с тем вовсе не дорожили и даже уничтожали произведения Средневековья! Однако однажды человечество осознало ценность всего, что несет на себе «касание времени», и с тех пор реставрация - это наука и искусство.

Каково закулисье этой области? О том, где неразрывно переплелись эти мало сочетаемые направления, нам рассказал заслуженный художник, реставратор, заведующий научно-реставрационным отделом Азербайджанского национального музея искусств Натиг САФАРОВ.

- История азербайджанской школы реставрации началась в середине 50-х годов прошлого века, когда первый профессиональный художник-реставратор Азербайджана Фархад Гаджиев вернулся в 1957 году после учебы из Москвы в Баку. Он основал на базе музея, носящего сегодня гордое имя Азербайджанского национального музея искусств, небольшую реставрационную мастерскую. Долгое время работал один. В конце 70-х благодаря его энтузиазму эта мастерская была реорганизована в Центральную художественную реставрационную мастерскую, которая охватила несколько направлений в этой области. В число ее небольшого штата вошел и я, будучи свидетелем того, как эта структура стала Научным центром реставрации музейных ценностей и реликвий. Так что могу сказать, что почти полвека моя жизнь неразрывно связана с одной из самых закрытых, но в то же время самой интересной областью искусства. Я уже давно потерял счет, над сколькими предметами искусства за эти годы мне пришлось работать.  Самыми разнообразными. Наша лаборатория при Музее искусств, что базируется на той самой первой мастерской, стала ее своеобразной преемницей. И квалифицированные специалисты, работающие сегодня в ее стенах, заботятся, не побоюсь этого слова, о сокровищах, которые хранятся в его фондах. 

- Наверняка работа в этой сфере сталкивает с особыми «пациентами»...

- Одним из таких я могу назвать изобразительное панно в 300 кв. м в фойе Азербайджанского государственного кукольного театра, написанное великим Тогрулом Нариманбековым. Когда он его писал, то не принял во внимание, что здание расположено в прибрежной зоне, с присущей ей высокой влажностью. Впрочем, творческие люди мало задумываются о сопровождающих условиях. Потому в основе росписи были штукатурка, смеси глины и соломы, коих никак нельзя отнести к влагоустойчивому материалу. Спустя годы изобразительный слой стал отделяться от основной стены. Для спасения и сохранения шедевра великого художника необходимо было укрепить стены. И после многочисленных анализов группа реставраторов создала необходимую рецептуру для укрепления росписи. Утраченные места восстановили. Поверхность покрыли специальным составом защитного воскового слоя, не позволяющего влаге проникать в глубь основы панно. По сей день я захожу и мониторю состояние росписи, и мне приятно, что спустя почти два десятка лет никаких побочных процессов нет.

Также вспоминаю панно в здании Милли Меджлиса, авторская роспись коей испытала не только влияние времени, но и механические повреждения. Она тоже была в фокусе нашей реставраторской работы, аналогично уже упомянутой.

Из относительно недавних больших работ могу назвать знаковой уникальную «операцию по пересадке» росписи в Гяндже. Кстати, она в моей творческой биографии случилась совсем неожиданно. Началом стало обращение жителей города к Мехрибан ханым Алиевой, рассказавших о старинной мечети, разрушенной землетрясением, в которой на тот момент «проживала» библиотека. На месте освещать мечеть пришлось мобильными телефонами, так как было уже темное время суток. Яркий, несколько резкий свет, чем-то напоминающий линейный, как делились очевидцы, словно перенес находящихся внутри в другое измерение. Помню, как сам первым делом повторил тот же прием и действительно ощутил ирреальность увиденного. Иное пространство и неповторимые ощущения. Расположение самой П-образной росписи, автором которой был Тогрул Нариманбеков, уже было необычно сюжетно наполнено и подчеркивало гениальность художника. Настолько органично в ней переплелись графика и живопись, что мало кому удавалось. Наверное, потому и сделал достаточно дерзкое предложение: «Я могу снять все панно и сделать его вертикально плоскостным на любой выбранной вами поверхности. Только укажите стену». Правда, изначально дал понять, что это потребует серьезного финансирования. Истины ради признаюсь, что подобное делалось впервые. И поначалу сам не представлял, с чего начинать, каким образом реализовывать и еще много «как». 

Можно сказать, мы стали пионерами в отечественной истории. Потому что такие работы до нас, да и после, никто не производил. Это был своеобразный профессиональный вызов, и в ожидании согласия от компетентных структур я уже просчитывал в уме, как подступиться к работе. Не устану благодарить высших руководителей нашего государства, создавших все условия. И одно из уникальных произведений великого азербайджанского живописца сегодня можно увидеть во всем великолепии в специально отведенном «уголке» Тогрула Нариманбекова в Urban Centre в Гянджинской государственной филармонии им. Ф.Амирова. Но до того это были пальцы, сбитые в кровь, когда миллиметр за миллиметром отделяли изобразительный слой от стены. Это был отдельный квест, ведь глубина и состав штукатурки везде были разные. Мы использовали новшества, разработанные нашей командой для демонтажа и консервации верхней поверхности росписи, тщательно прорабатывая швы, разделяя ее. Площадь самого панно 80 кв. м и располагалось оно на трех стенах, поэтому было принято решение снимать его по квадратам. Создали специальный состав для основы, на которую укладывался очищенный слой росписи в 3-4 мм. Впоследствии все это собрали в единое произведение на идеально подошедшей под панно стене в филармонии длиной 16 м 20 см. Теперь знаменитая работа «Низами - Пушкин», которую мы полностью отреставрировали, вышла из маленькой библиотеки, спрятанной под сводами старинной мечети, к людям. Которые, кстати, на протяжении всей нашей работы проявляли неподдельный интерес. Помню, как жители города собирались, особенно вечерами, чуть поодаль и пытались хоть что-то рассмотреть из-за наружных стеклянных стен. И сколько мы услышали добрых слов, сколько было проявления заботы! Не передать словами ту массу восхищения всех, кто впервые увидел гянджинское наследие Нариманбекова. Я знаком со многими шедеврами искусства, но подобных этому не знаю. В одном панно графические портреты Низами и Пушкина - двух равновеликих мировых поэтов. Художник заключил живописный мир их произведений в изобразительный ковер səbət, который словно открывают мальчик и девочка, расположенные слева и справа. Я влюблен в это произведение Тогрула, повторить которое невозможно. Только впитывать в себя его многослойное повествование. Это отдельная сказка. И мне приятно сознавать, что теперь оно хранит и часть моей души. 

- Ощущается ли прикосновение к самой истории, когда идет работа над реставрацией произведений искусства?

- Когда-то мною была высказана мысль: хороший реставратор становится профессионалом, когда в процессе реставрационных работ невольно погружается в тот временной отрезок, откуда родом художественное произведение, и начинает представлять себя его автором. И я не исключение, примеряя на себя образ то кого-то из фламандцев или французов, итальянцев или германцев, то русских живописцев. Не говоря уже о представителях азербайджанской культуры. Реставрация - нескончаемый диалог и понимание внутреннего настроя художника: вот в этом моменте он был нервный, а вот здесь был перерыв, вот тут он просто отдыхал душой. Энергия действия автора в процессе работы над картиной ощущается кожей и чувствуется на безусловном уровне. Словно мозг переключается и рука перестраивается, техника «ведет» за собой. Иначе невозможно. В противном случае это будет уже не условный Репин. Так и живу, словно переносясь из века в век неким порталом, становясь воплощением того или иного автора. И это невероятная система восстановления самого себя. Все недуги словно исчезают, переживающийся упадок настроения и сил растворяется в небытие, а я испытываю ни с чем не сравнимое счастье!

- Если картина попала к реставратору, то с ней что-то уже не так. Что вы переживаете в этот момент?

-  Сразу же душа начинает болеть. Сразу же приступаю к продумыванию вариантов помощи, хотя еще не поступил запрос об этом. Так как я вхожу в состав Государственной экспертной комиссии, много раз видел, как люди приносили что-то из личного наследства. Бывало, что интересовались возможностями их реализации. Грустно, когда видишь разочарование, когда надежды на высокую цену реликвии не оправдываются после экспертных оценок. Ведь за каждым таким обращением часто скрывается невысказанная переживаемая человеком проблема, решение которой рассчитывается урегулировать продажей. Сколько разбитых иллюзий я наблюдал! Но при этом когда вижу удручающее состояние предмета старины, считаю своим долгом как специалиста и человека предложить его «подлечить». Чем часто ввергаю в шок, когда объясняю свою бескорыстность. И движет мною не альтруизм. Не хочу просто, чтобы картина погибла, которую не могу не спасти. Я же понимаю, что даже проданная за меньшую стоимость в плачевном состоянии работа вернется ко мне. А так в какой-то степени посодействую получению прибыли владельцем. 

- Бывают «неоперабельные» реставрационные случаи?

- Нет! Есть в реставрации формат - консервация, когда более 70% от оригинала утрачено. Поверьте, даже 1 дециметр реликвии спасаем и сохраняем… Потому что это твой долг! В остальном же существует масса вариативности в работе над восстановлением того же изобразительного слоя. Плотно работаем с архивами, со специальной профильной литературой. Обращаемся к мировому опыту.

- Отличается ли искусство реставрации нашей страны от других видов? Ведь люди этой профессии в определенной степени сохраняют национальное достояние.

- Если говорить о финансовой стороне, то мировая практика в области искусства реставрации сопряжена с внушительными суммами. Что вполне объяснимо. Каждое произведение искусства помимо исторической ценности в какой-то степени обладает ценностным статусом, в том числе и в денежном эквиваленте. Но помимо этого одной из серьезных «валют» всегда будет научно-исследовательская база, которая напрямую связана с образовательной. И здесь азербайджанская школа реставрации обладает серьезными достоинствами. Ведь Фархад Гаджиев «привез» российский подход в этой области. Выпускник реставрационного факультета Государственной центральной художественно-реставрационной мастерской Минкультуры СССР при Высшем художественном училище им. В.И.Сурикова (ныне - Московский государственный академический художественный институт имени В.И.Сурикова), реставрационному искусству он обучался у таких корифеев московской художественной школы, как И.Грабарь, В.Чураков, А.Яковлев, В.Филатов и другие. 

Совсем недавно у нас побывал британский специалист с мировым признанием. Сказать, что он представил какую-то образовательную программу, не могу. Меня, скорее, зацепила аппаратура. Но оно и понятно, в наших фондах самые возрастные единицы хранения датируются XVII веком, тогда как западные специалисты общаются с теми, чьи корни уходят в седые столетия. На второй день я уже не смог не высказывать свои соображения, которые поначалу британца насторожили и заинтересовали. На следующий день его пребывания у нас появилось уважение в адрес азербайджанских коллег, что выразилось в его словах и ответной реакции, что позволило мне периодически перехватывать инициативу по ходу тренинга. В какой-то момент во мне взыграло желание представить, что мы не уступаем по своим умениям, и предложил гостю поработать в технологии «яичного желтка», весьма часто используемой в живописи. Этакий батл… Так вот хитрость в том, что желток - это связующий элемент, а белок используется как лак, будучи костяным материалом. Мы одновременно разбили подготовленные яйца, и гость хотел сразу отправить свои желток и белок в посуду. Для меня ею стала моя ладонь, потому что таким образом отделяют желток от белка - привычное для меня действо, гостю же стало проблематичным без практики. Я просто не стал ставить европейского коллегу в неудобное положение, сделав вид, что ничего экстраординарного в этом нет. Просто мы обращаемся к фишкам технологий прошлого в работе с картинами других веков, где краски были из натуральных материалов. С современной живописью несколько проще, в них все чаще применяли уже краски на химической основе. Но не могу отметить, что за исключением каких-то практических личностных наработок реставрационные работы по всему миру похожи. Я был в мастерских ведущих музеев мира и с полной ответственностью утверждаю, что наша отечественная реставрационная школа ничем не хуже.

- Сегодня современные технологии позволяют создавать специализированное оборудование для реставрационных работ, что вполне способно облегчить жизнь в этой профессии...

- Но каким бы ни было продвинутым оборудование, без знаний предмета реставратором не стать! Потому я особо горжусь, что мы богаты знаниями. Ребята, которые прошли обучение у меня и работающие уже в полную силу, не отличаются по своим навыкам от зарубежных. Для меня счастье, что с 2000 года в наших профильных учебных заведениях внимание к реставрации стало более пристальным. Некоторое время даже сам преподавал. Методом проб и ошибок, поиска оптимальных вариантов создания учебной методологии, при поддержке предыдущего руководителя Азербайджанского национального музея искусств Чингиза Фарзалиева на базе музея был организован учебный центр, заботу о котором сегодня продолжает проявлять нынешний директор музея Ширин Меликова. Мы уже выпустили магистра, ставшую частью нашего научно-реставрационного отдела. На подходе к выпуску еще одна студентка. В этом году трое приступили к магистерской программе. Так постепенно и не торопясь воспитываем кадры, чтобы наша школа представлялась на высшем уровне грамотными специалистами, чьи знания почерпнуты не только и не столько из теории, но «обкатаны» также на практике.

- Но вы еще и практикующий художник. Не теряете ли себя, будучи плотно вовлеченным в профессию реставратора?

- Не стану скрывать, что профессия мне мешает-таки. Если бы я не выбрал этот путь, то, возможно, мне удалось бы стать хорошим художником. Говорю, опираясь на мнение тех, кто видел мои работы. До сих пор случается, что несу клише исключительно реставратора. И сколько пережил сторонних удивлений, когда люди знакомятся с картинами моего авторства. Помню, как в 2007 году в Центре реставрации представил и свои персональные работы в рамках групповой выставки наших специалистов-коллег. Так вот тогдашний министр культуры был откровенно удивлен, когда ему представили их, и он высказал мне свое восхищение. Или тогда же один из народных художников был ошеломлен и не удержался от возгласа: «Ты еще и рисуешь?»… Постоянно подчеркиваю, что я художник-реставратор, а не наоборот! И образование получил как художник, после уже переквалифицировавшись в реставратора. Настолько дядя смог меня увлечь этой областью искусства. Но влияние художников, с чьими работами я «общался» по профессии, случается, и весьма активно. Как сюжетно, так и технически. Истины ради отмечу, что для меня как художника подспорьем получить хорошую работу становятся те самые знания технологии и нюансировки, что дает моя основная деятельность. Вот только мое авторское творчество далеко не линейно и случаются длительные перерывы. Кисти я беру в руки исключительно, когда «торкнет».

- Вы хотите сказать, что для профессии реставратора надо иметь классическую школу?

- Обязательно! Я сейчас не о технических моментах. Когда подходишь к исторической работе с кисточкой и красками, то здесь без руки и глаза живописца не обойтись! Человек должен быть художником, дабы почувствовать форму. Ведь нам приходится работать с разной степенью утерянными изобразительными поверхностями. Не зная специфики, как писать, например, портрет, ты вряд ли сможешь вернуть к жизни историческую ценность в первозданном виде в той манере, которая была присуща автору. Множество нюансов, что дает классическая школа, позволяет «разговаривать» с ним на равных. А значит, как реставратор ты состоялся.

- Как я понимаю, имея лишь внутреннюю тягу и четкое понимание специфики, можно стать настоящим реставратором.

- Бесспорно! Есть первичный этап, когда с желающими обучаться искусству реставрации провожу беседы, разъясняю подоплеку нашего дела, даю какие-то задания, проверяя потенциал ребят. Мне важно понять, уровня специалиста какой категории способен добиваться тот или иной студент. Считаю, что человек должен быть готовым к тому, что ожидает его впереди при выборе профессии реставратора.